Григорий Чудовторец знал «запрещательные молитвы» (этот термин больше нив каком источнике мне пока не встретился и не был разъяснен). Благодаря этому особому виду молитв он приобретает особую власть над бесами и дар чудотворений. Чудотворения его особого рода — он наказывает воров, а также просто тех, кто ему не нравится — например, пятнадцатисуточников-отроков князя Ростислава Всеволодовича. Иногда его наказания называются «предсказанием кары», которое, однако, по форме неотличимо от нормальной порчи.
Исаакий-затворник открывает галерею серьезно пострадавших от уединенной молитвы. Он питается одной просфорой в день и носит усыхающую козью шкуру, будучи при этом заживо погребен в какой-то подземной каморке. Причем его подвиг заканчивается провалом: под видом ангелов к нему являются бесы, и он поклоняется бесу как Христу. Феодосий на первый взгляд успешно вылечивает его от анорексии, но святой через некоторое время «принимает на себя подвиг юродства», т.е. обнаруживает симптомы душевной болезни. Кстати, у меня была одна знакомая, которая на почве то ли несчастной любви, то ли желания стать моделью довела себя до 30 кг полуживого веса, а потом, после соответствующей лечебницы, пошла в секты. И моя душевнобольная бабушка тоже поначалу отказывалась от пищи, употребляла только хлеб и воду, а потом перестала узнавать в лицо родных и близких.
Последовавший в затвор за Исаакием Никита подвергается другому «искушению» со стороны бесов. Он приобретает от них способность к книжному знанию, но — специализируется только на «жидовской» Библии. Когда какой-то умник из монахов это выяснил, его ученость была объявлена бесовской. Причем когда из Никиты изгнали беса, «вместе с ним исчезла и мнимая мудрость». Учитывая, что изгнание бесов традиционно сопровождалось поркой, могу представить, что за жуткий был процесс.
Иоанн Многтерпеливый умерщвлял свою плоть самыми разнообразными способами. Ходил по морозу голым в веригах, закапывал себя в землю, и при этом испытывал ужасающие душевные мучения и ловил очень страшные глюки. Наградой ему было то, что он стал импотентом (или уж не знаю, что подразумевается под «избавился от искушений плоти»).
Очень интересный образ почерпнут из жития некоего Матвея. Он видел «беса в церкви, в образе ляха, бросающего в монахов цветы, от которых они расслабевают в молитве». К тому, что ляхи во всем виноваты, я уже привык, но ненависть к цветам — это же ненависть к самой жизни. Единственная отрицательная коннотация цветов — то, что из них были созданы Блодеуведд и Пандора, близняшки-вредительницы, но здесь не может быть прямого цитирования. Если бы монахи хотели изобразить иносказательный соблазн, оный лях не прибегал бы к цветам, а пулял бы в молящихся яблоками (от увесистого джонатанчика в затылок можно очень даже круто расслабиться). Нет, Матвей определенно ненавидит все красивое. Точно так же как другие монахи предпочитали горькое — вкусному, монотонное — разнообразному, рваное — новому. Те истории, в которых монахи после поста и молитвы совершают что-то полезное для мирян, в большей мере фантастичны — как история Прохора Лебядника. Эта история фольклорна, сказочна, типична. Литературными (т.е. не-фольклорными), нетипичными, более документальными выглядят те истории, в которых монахи разнообразно умерщвляют плоть и проявляют ненависть к жизни, взамен получая разнообразные болезни и безумие. Отличный пример — далее.
В житии Пимена Многоболезненного. Больной от рождения, юноша не желает исцеления: «не прошаше здравия, но приложения болезни». И его молитва «преодолела» всех печерских иноков, молившихся о его здравии. Чистая правда: если не лечиться, можно так никогда и не поправиться. Народная история о чуде — это всегда история о чем-то положительном, чаще всего — об исцелении. История о целенаправленном продлевании болезни — в высшей степени литературна и «православна».
Исаакий-затворник открывает галерею серьезно пострадавших от уединенной молитвы. Он питается одной просфорой в день и носит усыхающую козью шкуру, будучи при этом заживо погребен в какой-то подземной каморке. Причем его подвиг заканчивается провалом: под видом ангелов к нему являются бесы, и он поклоняется бесу как Христу. Феодосий на первый взгляд успешно вылечивает его от анорексии, но святой через некоторое время «принимает на себя подвиг юродства», т.е. обнаруживает симптомы душевной болезни. Кстати, у меня была одна знакомая, которая на почве то ли несчастной любви, то ли желания стать моделью довела себя до 30 кг полуживого веса, а потом, после соответствующей лечебницы, пошла в секты. И моя душевнобольная бабушка тоже поначалу отказывалась от пищи, употребляла только хлеб и воду, а потом перестала узнавать в лицо родных и близких.
Последовавший в затвор за Исаакием Никита подвергается другому «искушению» со стороны бесов. Он приобретает от них способность к книжному знанию, но — специализируется только на «жидовской» Библии. Когда какой-то умник из монахов это выяснил, его ученость была объявлена бесовской. Причем когда из Никиты изгнали беса, «вместе с ним исчезла и мнимая мудрость». Учитывая, что изгнание бесов традиционно сопровождалось поркой, могу представить, что за жуткий был процесс.
Иоанн Многтерпеливый умерщвлял свою плоть самыми разнообразными способами. Ходил по морозу голым в веригах, закапывал себя в землю, и при этом испытывал ужасающие душевные мучения и ловил очень страшные глюки. Наградой ему было то, что он стал импотентом (или уж не знаю, что подразумевается под «избавился от искушений плоти»).
Очень интересный образ почерпнут из жития некоего Матвея. Он видел «беса в церкви, в образе ляха, бросающего в монахов цветы, от которых они расслабевают в молитве». К тому, что ляхи во всем виноваты, я уже привык, но ненависть к цветам — это же ненависть к самой жизни. Единственная отрицательная коннотация цветов — то, что из них были созданы Блодеуведд и Пандора, близняшки-вредительницы, но здесь не может быть прямого цитирования. Если бы монахи хотели изобразить иносказательный соблазн, оный лях не прибегал бы к цветам, а пулял бы в молящихся яблоками (от увесистого джонатанчика в затылок можно очень даже круто расслабиться). Нет, Матвей определенно ненавидит все красивое. Точно так же как другие монахи предпочитали горькое — вкусному, монотонное — разнообразному, рваное — новому. Те истории, в которых монахи после поста и молитвы совершают что-то полезное для мирян, в большей мере фантастичны — как история Прохора Лебядника. Эта история фольклорна, сказочна, типична. Литературными (т.е. не-фольклорными), нетипичными, более документальными выглядят те истории, в которых монахи разнообразно умерщвляют плоть и проявляют ненависть к жизни, взамен получая разнообразные болезни и безумие. Отличный пример — далее.
В житии Пимена Многоболезненного. Больной от рождения, юноша не желает исцеления: «не прошаше здравия, но приложения болезни». И его молитва «преодолела» всех печерских иноков, молившихся о его здравии. Чистая правда: если не лечиться, можно так никогда и не поправиться. Народная история о чуде — это всегда история о чем-то положительном, чаще всего — об исцелении. История о целенаправленном продлевании болезни — в высшей степени литературна и «православна».
