Гарри Поттер и движение мифологии.

[Nick-Luhminskii]

Суть начальной мысли проста – современная фантастика (точнее – фэнтези, ибо последние образцы НФ плавно движутся в сторону фэнтезюхи в стиле хай-тек) представляет собой современный вариант мифологии. Редкий автор питает свою вселенную только своей душой. Абсолютное большинство вольно или невольно обращается к богатому и весьма ничейному запасу сюжетов и персонажей, который мы здесь и будем называть мифологией. И, перефразируя некоторого Бориса Гребенщикова в «Сказках о Германии», «что же касается несогласных с этим утверждением, то item».



Части этого опуса буду вывешивать здесь Сейчас – первая.



1.Проблема оборотничества.

Желающих вдумчиво проникнуть в проблему эволюции людских представлений об оборотнях отсылаю вот сюда subculture.narod.ru/texts/ friends/seravin/licanthrops.htm.

А ниже будут мои измышления по данному поводу.

В индоевропейской традиции возможность превращаться в животных и птиц – весьма почетная работа. Примерно так: стать оборотнем – все равно что защитить кандидатскую. Среднестатистический древнерусский князь превращался в случае необходимости в 2 – 3 животных; персонажи «Мабиногиона» вообще ни в чем себя не ограничивали. Но это боковая ветвь оборотничества как явления. Сама древняя сущность явления уходит корнями в тотемизм. Оборотничество – это изначально магическое покровительство животного-тотема, к которому приобщается каждый член племени через полное причастие, сиречь активную и пассивную еду ¬– посвящаемый должен съесть тотемное животное и позволить ему съесть себя (все происходит, разумеется, символически). Отголоски данного ритуала в варварскую эпоху приобретают форму суеверных рассказов (например, оборотничество – как болезнь, передаваемая через укус). В суеверных рассказах оборотни – существа иного порядка, нежели люди, причем их звериная натура обычно серьезно перевешивает человеческую. У восточных и южных славян есть серия вариантов суеверного рассказа об оборотне «с железными зубами», который «в человеческой форме» использовал свою привлекательную внешность для того, чтобы заманивать в лес девушек и там их… Поедать, граждане! Просто поедать.. То есть его человеческое существование было, по сути, подчинено волчьему. Превращения осуществлялись весьма по-разному, обычно ночью и с помощью какого-либо приспособления – например, оборачиваемому нужно было воткнуть в некий пенек нож и перекувырнуться через него. Да, в основном способы были неудобные и довольно смешные, видимо, поэтому в суеверных рассказах обычно присутствует указание на то, что человека, застукавшего оборотня за этим забавным занятием, ждала расправа. Но обратим внимание читателя на то, что оборотень даже в варварскую эпоху представлялся существом интеллектуальным (он же – ведун, хозяин зверей или леса, и пр.), в чем мне хочется видеть отголоски тотемической магии. Одна из форм существования мифа об оборотне – берсеркерство.

Положение стало меняться в эпоху предромантизма, когда литературные обработки суеверных рассказов перевернули все с ног на голову. В этот исторический период неплохую карьеру сделали вампиры. Изначально упыри (Маркус, Мелисандра, простите!) были неодушевленными трупами, даже неравными тому, чем были при жизни. То есть упырь – это одна только тушка, бессмертная душа к которой, скорее всего, уже не имеет никакого отношения. Правда, с представлениями о трупах, пьющих кровь (см., например, «Песни западных славян»), хорошо сочетаются древнегреческие представления о душах умерших, которые, напившись жертвенной крови, возвращали себе на время разум и память и делали всякие полезные вещи, например, пророчествовали. Однако их значимая неодушевленность этим не отменяется. Так вот, вампиры попались под горячую руку авторам готических романов и сразу зримо похорошели. Именно тогда закладывались основы эстетики Анны Райс и т.д. На этом фоне оборотни отступили на второй план. Очевидно, принципиальную роль сыграло рационализированное осмысление фольклорного материала: ребята, интеллигентно пьющие кровь, показались гораздо более привлекательными, чем подозрительные типы, превращающиеся в неких грязных животных. Рациональное осмысление стало решающим в дальнейшем движении образа оборотня.

Теперь перейдем собственно к исследуемому тексту. В определенном смысле Люпин – это высшая (на данный момент) степень рационализации идеи оборотничества. Изначальное магическое преимущество, которое в суеверных рассказах принадлежит оборотням как пожизненно лиминарным существам, уже не мыслится как преимущество. Его побочные эффекты теперь перевешивают изначальную полезность, поэтому преимущество превращается в что-то наподобие инвалидности. Периодический выброс иррационального выбивает персонажа из колеи, очевидно, мешая социализоваться и пр., — отсюда (я так полагаю) и берут свое смысловое начало настойчивые сообщения о том, что Люпин – тип весьма подержанного и нездорового вида, чем напоминает не то ломающегося наркомана, не то ВИЧ-положительного. Пожалуй, только в русской культуре все эти трогательные детали неустроенного быта навели бы на мысль об экстремальной талантливости – «художник должен быть голодным». Но в предложенных условиях (западная все-таки Европа) патологическая неспособность найти работу чести ему не делает.

К слову о русской культуре. Могу поспорить на сто рублей, что в России законопослушного Люпина никогда бы не сделали волком. Волком обязан был бы быть (прошу прощения) свежеоткинувшийся с зоны Сириус, а Люпин как раз и ассоциировался бы с бобиком. Но это к слову.

Рационализирована и суть превращения Люпина. Ни в одном суеверном рассказе не встретить известия об ущербе, который якобы наносит оборотню трансформация. То есть ничего она ему там не наносит такого. Оборотней в их превращениях сопровождает только свирепость и желание нанести вред другим. Даже Кухулин (один из видов оборотня-берсерка), у которого из темени в момент повышенного геройства начинает бить струя крови толщиной в мачту, переносит это событие в целом довольно спокойно. Однако у Роулинг (и отчасти у Лукьяненко) настойчиво показал именно антиэстетичность и болезненность трансформации (явное действие логики: их перекореживает из одного существа в другое – стало быть, должно быть больно).

Совсем другой природы – превращение анимагов; хотя структурно они гораздо ближе к архаическому оборотничеству, оборотничеству как виду тотемистической магии, у Роулинг они показаны совершенно иначе. Их превращения больше похожи на фокус, нежели на действительное превращение (МакГонаголл, превратившись при большом стечении учеников из кошки обратно в тетеньку, ожидает аплодисментов).



Короче, выводы мои такие. Оборотней жестко опустили. Впрочем, Люпин славный малый.



Следует продолжение опуса «Гарри Поттер и движение мифологии». Название следующей главы – «Почему Гарри Поттер на самом деле девочка». Следите за постами!