Поздравьте меня! Я это дописал и набил.
Глава 4. Маховик времени и поиск настоящего.
читать дальшеВ традиционных мифологиях время – это колесо, намечающее спиралевидный путь души. Об этом очень интересно и доступно, хотя и на грани научного фола, говорит Роберт Грейвс в «Белой Богине» (она есть в Интернете вся целиком, только вот не помню где, сорри). Об этом вскользь – так как не об этом сейчас речь.
Важно же то, какие манипуляции со временем разрешали себе древние.
Впрочем, в этом вопросе их фантазия, обычно такая богатая, просила отставки. Время еще пока ускользало от обдумывания; оно воплощало себя только там где стыковалось с пространственными категориями, как то: движение светил по небу и путешествия. В греческой мифологии неоднократно встречаются упоминания о том, как олимпийцы (в основном Зевс) по желанию удлиняют день или ночь. Например, финал «одиссеи» славен тем, что главный герой воссоединился с женой на супружеском ложе, и боги милостиво удлинили ему эту знаменательную ночь, дабы ребята оттянулись как следует. Кстати, Зевс в начале собственной карьеры победил своего отца Крона (Хронос, — довольно прозрачно, что имеется в виду время). На самом деле этот эпизод означает вовсе не то, что олимпиец подчинил себе время, а то, что его отец был стар как время.
В кельтской мифологии встречаем еще более интересный пример манипуляций со временем, а именно свидетельство того, что не везде оно течет одинаково. В холмах и на Острове Яблок оно как бы замедляется в сравнении с отсчетным «человеческим».
Очень долго писатели практически не обращались к мифологическим традициям насильственных действий над временем. Первыми спохватились романтики, и я бы здесь отметил особо их интерес к архаичным сторонам мифологий. Итак, в эпоху романтизма уже имели место первые робкие и сравнительно невинные игры со временем. По независящим от данного исследователя причинам особенной популярностью пользовались сюжеты для сказок, притчей и фантастических рассказов, связанные с бредом и сновидениями. Герой погружался в сон, проживал насыщенную личными зверствами и иными косяками жизнь, а потом просыпался со слезами раскаяния и больше никогда так не был (см., например, Гауф, «Холодное сердце»). Благодаря такой схеме физические законы мира не нарушались, и все же время как бы отматывалось назад, к точке критического выбора, и человек, уже умудренные, теперь, в варианте «набело», избирал путь добра. Поскольку писателей-романтиков все происходящее вне души патологически не колебало, такого субъективного представления о времяперемещениях им было вполне достаточно.
Сознательные писательские манипуляции с категорией времени начались только в эпоху, близкую к Эйнштейновскому открытию (рубеж XIX – XX веков я разумею). Тогда появился Герберт Уэллс и утвердил в нашем сознании одну из величайших современных мифологем – идею машины времени. Время стало четвертой осью координат пространства: можно налево, можно направо, можно на двести лет вперед.
Уэллсовская съема путешествий во времени неоднократно использовалась писателями задних рядов; особенно часто (этой мое субъективное впечатление) машина времени эксплуатировалась детскими авторами в дидактических целях. В течение всего XX века персонажи буржуазной литературы путешествовали во времени, наблюдали нравы и быт различных эпох и возвращались духовно обогащенными либо всласть поржавшими («Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» и пр.). Персонажи соцреалистической литературы путешествовали во времени, наблюдали нравы и быт различных эпох и устанавливали коммунизм везде, куда могли дотянуться. Такого рода литература представляет глубоко нерефлективное отношение к феномену машины времени. Гораздо более интересно все получилось у писателей-фантастов середины XX века, которые осмыслили явление философски – впрочем, они вообще имели обыкновение философски осмыслять все, что под руку попадется. Так во второй половине XX века явилась на свет довольно актуальная для мира после Карибского кризиса экзистенциалистская в чем-то концепция хрупкости будущего. Все связано со всем и, если поехать в будущее и там неаккуратно наступить на бабочку, вернешься обратно в настоящее, а тут уже «ни царства, ни короны». Эта идея довольно неуклюже, но наглядно проиллюстрирована в фильме «Назад в будущее», где на фотографии старший брат главного героя зрелищно исчезает по кусочкам. Одним словом, обращение с машиной времени было признано зашкаливающее сложным и, ее посчитали злом наравне с восставшими микроволновками.
В наши же дни, когда подобные луддитские идеи в литературе явно возобладали, и появился Маховик времени. Очень симптоматичная, между прочим, штучка, потому рассмотрим ее подробнее.
Концепция Маховика времени содержит, возможно, отдельные черты предшествующей теории. Как мы помним, людям, использующим Маховик, запрещается попадаться кому-либо на глаза. Это объясняется довольно неубедительно: дескать, можно с перепугу самого себя переубивать (на мой взгляд, раз уж на то пошло, скорее можно на пару с самим собой загреметь в психушку). Данный факт я и склонен считать аппендиксом предшествующей теории. Но в варианте Маховика – и это важно! – даже при самом безответственном обращении с прошлым фатальных последствий для мира не наступит – в крайнем случае, персонаж гробит только собственное здоровье. В порядке гипотезы рискну предположить, что здесь в завуалированном виде подается идея обособленности прошлого и настоящего каждого отдельного человека.
Но не это главное. Парадоксален сам метод работы Маховика. Сложно сказать, что именно он генерирует – ветвь времени, или дубликат личности. И в связи с этим вот какой вопрос мне бы хотелось вынести на обсуждение: который из предложенных вариантов личности – подлинный? Мне лично сдается, что обе в результате явившиеся личности суть копии с исчезнувшего единого оригинала, который восстановится, когда Маховик закончит очередной цикл работы. Однако оригинала может и не быть вовсе, если предположить, что машинку перезапускают раз за разом, и он штампует все новые и новые дубликаты. Они в данном случае – пример жизни симулякра, который не только заменяет оригинал везде, но и ставит под сомнение его существование. В данном случае в совершенно необязательном для сюжета месте возникает постмодернистский же по сути своей мотив клонирования (в принципе, в том же сюжетном звене гораздо логичнее смотрелась бы ситуация типа «день сурка», или день, прожитый с чистого листа заново). Но ув. автору показалось с художественной точки зрения важным продемонстрировать переживания персонажа, восхищенного деянием собственной копии. Более того, он принимает себя за собственного отца – с точки зрения испорченного постмодерниста это фактически подозрение в самопричинности, почти как у Венечки: «твоя мама супруга тебе и полковнику в штатском, но ты собственный сын, ты похож на себя как две капли воды». Не совсем понимая смыслового наполнения данного эпизода, восхищаюсь, однако же, им с точки зрения художественной и призываю всех сделать то же самое!
Продолжение следует.
Оно будет называться Глава № 5, или Маленькая скучная глава о магглах.