читать манускриптГосударь и зверь. Вариант средневековой престижной саморекламы // Реклама: культурный контекст. М., 2004, с. 35-49
Одним из важнейших средств наглядного «предъявления» власти государя испокон веков являлись дикие звери и птицы. Упорство, с каким их использовали для «оформления» облика государя на протяжении ряда эпох, объясняется, по-видимому, прежде всего яркостью и богатством ассоциаций, вызывавшихся такой репрезентативной формой.
Действительно, царский зверинец наглядно выражает идею власти и подчинения: самые дикие и опасные животные смиряются перед государем и готовы служить его прихотям. Тем самым правитель возвышается не только над людьми, но и над природой. «Родство» государя с богами проявляется в его зверинце не в последнюю очередь в том, что для правителя по сути дела не имеют силы законы мироздания: «послушные его приказу» (а точнее дрессировке) пойманные и, тем более, прирученные животные могут вести себя совершенно иначе, чем в природных условиях. Когда кони, или тем более слоны, опускались на колени перед царем, трудно было не почувствовать, что он — прирожденный повелитель всего живого.
36
По его воле хищники соседствуют в зоосаде с теми животными, которых в обычных условиях они мгновенно растерзали бы. В этом, помимо прочего, выражается идея всеобщего мира и покоя, устанавливающегося во всей вселенной под властью истинного государя . По мнению автора IX в. Валафрида Страбона, аббата Райхенау, такой «зоосад» «синонимичен» земному раю, в котором все породы зверей живут мирно под управлением Господа. Этот раннесредневековый автор не так уж оригинален: он лишь предлагает христианскую интерпретацию очень древней идеи о некоей сакральности, присутствующей там, где по воле человека оказывается собрано вместе большое количество животных, особенно редких, красивых или опасных.
Именно в силу этой идеи зверей и птиц собирали не только при дворцах, но и при храмах, где их относительно мирное сосуществование друг с другом и с людьми понималось как проявление силы божества. Говорили, что в святилище богини Атаргатис в сирийском Хиераполисе львы и орлы мирно бродили по двору чуть ли не среди паломников. Хотя относительно недавние раскопки в Хиераполисе не выявили остатков зверинца, характерно, что, по крайней мере, в воображении современников этот храм должен был быть населен большим количеством зверей.
Прихожане часто дарили храмам разных божеств животных, которых после более или менее длительного периода «мирного» пребывания при храме приносили в жертву богам. Традиция содержания животных при святилищах, и принесения их в жертву была отчасти воспринята и христианами. Так, когда к св. Паулину Ноланскому (рубеж IV — V в.) местные жители по языческой привычке приносили животных, он их охотно принимал, приказывая их забивать и раздавать мясо бедным членам общины. А св. Фекла (V в.) окружала себя в Селевкии множеством птиц.
Из сказанного уже ясно, что зверинец при дворце правителя сближает дворец с храмом, а правителя — с богом. Этим прикосновением сакральности зверинцы будут отмечены в некоторых случаях вплоть до начала Нового времени.
Величие государя выражается не только в поведении «подвластных» ему существ, но уже в самом составе его зверинца. Прежде всего, там содержали животных, связывавшихся во многих культурах с идеями господства и правления, таких как лев, тигр, барс, слон, орел и др. Их присутствие поблизости от князя на протяжении позднего средневековья могло иметь геральдический смысл, однако и задолго до этого, в течение многих «догеральдических» столетий, те или иные звери могли рассматриваться как своего рода эмблемы власти вообще или конкретного государя и его рода, в частности. Кроме того, на ранних стадиях определенные звери и птицы часто понимались в качестве тотемов тех или иных сообществ или же атрибутов богов. На практике одна из этих символических ролей легко могла перерастать в другую: так орел был, вероятно, первоначально тотемом древних римлян, а затем его переосмыслили в качестве атрибута Юпитера Капитолийского.
Помимо таких животных, понимаемых по сути дела в качестве символов определенных человеческих сообществ, подчинившихся государю, в хорошем зверинце должны были быть в достаточном количестве и иные, символизирующие качества правителя — прежде всего, его мощь, мудрость и справедливость, но также строгость, непреклонность и жестокость. Звери должны были не только символизировать качества правителя, но в известной степени и реализовывать их: «репрезентативный» ров со львами служил нередко и местом казни, вспомним о судьбе пророка Даниила, лишь чудом избежавшего смерти именно в таком рву. Соответственно и посетители царских зверинцев должны были испытывать не только досужее любопытство, но и чувство страха, зная, что в принципе по воле государя и в них самих в любой момент могут вонзиться клыки выставленных на обозрение хищников.
Помимо опасных и сильных животных, демонстрирующих своим присутствием могущество государя, помимо животных «знаковых», выражающих в глазах современников те или иные идеи и качества, здесь же должны быть и крайне редкие или совершенно необычные существа, привезенные из отдаленных уголков державы, а то и вовсе из чужих земель. Многие из них были доставлены в качестве даров посланцами иных государей или городов, и их присутствие в зверинце наглядно представляло масштабы «международного престижа» правителя. Диковинные животные всегда были излюбленным подношением: и равного к равному, и подданных — их государю. Хорошо известно, например, о постоянных дарениях разных зверей и рыб римским императорам. Конечно, случались и неприятности, когда «дар» не доживал до вручения. Известно, как однажды вышли из такого скверного положения египтяне: они применили технологии, известные им лучше, чем кому-либо еще во всей ойкумене, и забальзамировали некстати сдохшего гиппопотама, предназначенного для отправки повелителю Города и Мира .
39
Спустя чуть ли не полтора тысячелетия мы снова встречаемся с точно такой же проблемой, хоть и в совершенно иных краях и иных условиях. В 1417 г. король Польши решил порадовать Римского (т.е. Германского) короля Сигизмунда. Люксембурга, пребывавшего тогда на церковном соборе в Констанце, диковинным подарком. Он отправил ему трех пойманных «в литовской земле» зубров. Но уже под Краковым их пришлось умертвить, потому что они вели себя как бешеные и довести их до Констанца было делом безнадежным. Двух зубров король, судя по всему, решил пустить на мясо: велел засолить их, закрыть в большую сельдяную бочку и так отправить членам польской «делегации» на соборе — епископам и светской знати. Этот королевский подарок тоже был использован в целях репрезентации: экзотическим мясом поляки угощали кое-кого из жителей Констанца, а наверное, и приезжих. Однако самого большого зубра засолили прямо в шкуре, выпотрошив его и затратив много «хороших специй», так что в Констанце смогли вволю надивиться его необычному облику. Более того, Сигизмунд велел снова уложить зубра в бочку, теперь уже заполненную порохом, и отправить его вниз по Рейну к английскому королю, чтобы тот тоже смог повидать редкостного зверя...
Любой хорошо устроенный государев зверинец воплощал идею рациональной организации и упорядоченности, с одной стороны, но с другой — идею сокровенности и тайны. Привкус таинственности относился к тому, как были найдены, пойманы и доставлены редкие и опасные животные, как удается их содержать и заставлять себя вести тем или иным необычным образом, какие подлинные или воображаемые свойства присущи тем или иным, особенно экзотическим, существам, собранным по воле царя. В этом сочетании рационального и мистического зверинец вполне подобен царскому дворцу Да и попасть в зверинец бывает столь же непросто, как и во дворец. Когда любознательный голландский посол в Москве пожелал в 1665 г. посетить царский зверинец, «пристав ответил, что не смеет даже близко подвести его туда без разрешения» . Попытка голландцев разузнать у сторожей, какие животные и рыбы содержатся в заказнике, также закончилась ничем: «Чтобы ответить на этот вопрос, у нас дня не хватит; почему вы спрашиваете об этом?»
39
В охотничьем парке, учреждении, не идентичном зверинцу, хотя часто связанном с ним, величие государя также легко является взору, хотя и в ином виде: ведь здесь он властвует уже не над свободой животных, но над их жизнями. Государь на охоте — это государь-победитель, триумфатор, торжествующий над слепой силой природы, над яростью противника, решительно реализующий свою волю. Царская охота — не развлечение, но явление государя в его основной функции — правителя, преодолевающего все опасности и устанавливающего в мире собственный порядок. Именно поэтому сцены охоты — одна из древнейших форм иконографии государя, прекрасно известная по памятникам еще Древнего Египта и Месопотамии.
Репрезентативное собрание зверей во владении могущественного правителя вполне могло представляться современникам более впечатляющим, а главное, более чудесным и таинственным, чем являлось на самом деле. Как это часто бывает, наличие чего-то ясного и видимого, но причастного тайне, заставляет предполагать присутствие рядом и чего-то загадочного и невидимого — принцип, на котором вообще построены многие приемы представления власти. Так в распоряжении персидского царя, по сведениям Геродота, были (очевидно, наряду с иными, более или менее экзотическими животными) гигантские муравьи из Индии, которые не только очень быстро бегают и пожирают все на своем пути, но еще умеют добывать золотоносный песок .
Когда спустя почти тысячелетие воины римского императора Юлиана Отступника в 363 г. углубились в Персию, неподалеку от Ктесифона они захватили один из царских дворцов, при котором находился, надо полагать, охотничий парк. Он представлял собой «обширное круглое пространство, обнесенное изгородью, в котором держали на потеху царя диких зверей: львов с волнистыми гривами, косматых кабанов, страшно свирепых медведей... и других отборных огромных зверей. (Про гигантских муравьев на этот раз никакой речи нет). Характерно отношение римлян к царскому «заказнику»: «Наши всадники сломали ворота и перебили всех этих зверей охотничьими дротиками и стрелами» . Проявленная ими жестокость не столь уж
40
бессмысленна: дело, разумеется, не в том, что римляне соскучились по хорошей охоте и даже не в их стремлении унизить персидского царя избиением его дичи. Римляне узурпировали исключительное право царя охотиться в этом, только для него предназначенном, «парке» и воспользовались этим правом в подчеркнуто эксцессивной манере. Они не только лишили своего противника одного из традиционных символов его господства, но и выразили символически свою решимость господствовать в его владениях вместо него. Эта «охота» была в действительности не чем иным, как актом низложения государя.
Зверинцы и охотничьи парки были, разумеется, и у римских императоров — на первых порах их скорее всего создавали в подражание ближневосточным образцам. В «вивариях» содержали для охоты по большей части крупных животных, таких как олени и кабаны, а в лепорариях — ланей, зайцев и птиц. В средние века эта позднеримская репрезентативная традиция, как, впрочем, и многие иные, была продолжена византийскими василевсами.
В 968 г. епископ Кремоны Лиутпранд отправился в качестве посла «западного» императора Отгона I в Константинополь ко двору василевса Никифора Фоки. За столом василевс спросил у Лиутпранда, есть ли у его государя зверинцы, а если да, то содержатся ли в них дикие ослы — онагры? На первый вопрос Лиутпранд ответил утвердительно, на второй — отрицательно. Действительно, у Отгона и даже его предков — саксонских герцогов вполне могли быть такие парки — после распада державы Каролингов их завели себе многие знатные семейства. Тe же, что не могли позволить себе роскоши, стремились обзавестись, например, хотя бы одним-единственным «репрезентативным» животным, как тот сеньор из Ардра, что заставил своих крестьян «кормить» своего медведя даже после того, как тот сдох . Но вот животных из южных стран в этих парках скорее всего не было. Во всяком случае, когда Видукинд Корвейский перечислял в числе даров от различных государей императору Отгону I львов, верблюдов, обезьян и страусов, он к этому дал характерный комментарий: «животных, невиданных до этого в Саксонии» .
41
Узнав, что у Отгона есть охотничий парк, но нет онагров, Никифор пригласил Лиутпранда в свой собственный «заказник». В описании увиденного Лиутпранд очень сдержан, сообщая лишь, что парк занимает «довольно большую» холмистую территорию, поросшую кустарником. Там Лиутпранд увидел серн (или же ланей) и онагров, которые его разочаровали (возможно, он только представляется разочарованным). Там же один из самых высокопоставленных придворных настойчиво внушал Лиутпранду: «Если твой государь подчинится священному императору, тот подарит ему много таких (животных), и для твоего государя будет немалой славой владеть тем, чего не видел никто из его предшественников». В этой реплике очевидна и связь между обладанием определенными зверями и «политическим престижем», и возможность использовать зверей как средство политического давления. Обладание государем экзотическими зверями усиливает готовность подданных ему подчиняться. По сути дела, византийский придворный предлагает Отгону помощь в укреплении его власти, но в обмен на признание ее производной от власти василевса.
Впрочем, зная тонкость и многозначность византийских дипломатических акций, в предложении, полученном Лиутпрандом, можно заподозрить и скрытую издевку. Дело в том, что существовала неявная «шкала ценности» животных, отправляемых в подарок чужим государям. При всей ее неопределенности очевидно, что Лиутпранду от имени императора предлагали отнюдь не самых «почетных» зверей, какими были бы, скажем, львы. Но прими он онагров, вполне возможно, что хитрые греки стали бы смеяться за его спиной и над ним, и над его государем, проявившим повышенный интерес к ослам не просто так, а в силу собственной ослиной природы. Учитывая недоброжелательность, с которой в тот раз принимали Лиутпранда, предложенный ему дар вполне мог содержать в себе унизительный намек, не сразу понятный «варварам». Византийцы и позже старались навязать представителям западных императоров под видом почетных даров каких-то более или менее заурядных животных, вроде волков, лисиц, рысей и ланей. А просьбы прислать хотя бы верблюдов, не говоря уже о барсах или, тем более, львах, оставались без ответа.
Что же касается подарков не унизительных, а напротив, почетных, то самый, пожалуй, известный из них — это слон Абуль Аббас, доставленный Карлу Великому от халифа Гаруна аль-Рашида. Во всех анналах франкского королевства было отмечено прибытие слона в Ахен, причем в некоторых, как единственное событие года, заслуживающее упоминания. И совершенно справедливо, поскольку такой подарок предельно ясно выражал высочайший
42
уровень признания Карла и сильно повышал его престиж. В средневековой Западной Европе известен еще один сходный случай: французский король Людовик IX Святой в конце 1254 или начале 1255 г. подарил королю Англии Генриху III слона, которого он сам незадолго до этого получил в дар от египетского султана. Ухаживать за слоном было поручено, однако, не англичанину и не французу, а калабрийцу. По словам крупнейшего английского хрониста того времени Матвея Парижского, то был вообще первый слон, увиденный англичанами. В одной из рукописей сочинения Матвея Парижского целая страница отведена для рисунка слона вместе с его южно-итальянским погонщиком, взбирающимся на животное по специальной лесенке. Лондонским властям пришлось за счет городской казны возвести специальное здание для слона.
Похоже, слоны часто оказывались в зверинцах королей Сицилийских — притом, как тех, что действительно твердо правили Сицилией (например, император Фридрих II Штауфен), так и неудачливых претендентов, вроде Рене Анжуйского. Очевидно, доставить слона на Сицилию было сравнительно просто и уж во всяком случае существенно легче, чем в Ахен или Лондон. Другим местом, где на протяжении, по крайней мере, всего раннего средневековья вполне можно было встретить слонов в царском зверинце — это Константинополь, куда эти животные попадали, наверняка, не только во времена императора Юстина (518 — 527), когда их (кстати, вместе с жирафами!) привезли чужеземные послы, или же при Юстиниане I (527 — 565), прогнавшем по улицам Второго Рима 24 слона после победы над царем Ирана Хосровом.
Слухи об императорских слонах распространялись далеко за пределами Византии, и многие желали бы увидеть их, как удалось, например, кагану аваров около 582 г. Но, конечно, немногие были бы в состоянии так холодно отреагировать на воистину царский подарок, полученный тогда каганом: «...это перемирие продержалось не больше двух лет, ибо каган, называемый так у гуннов, стал вести себя гордо и презрительно по отношению к ромеям; еще до нарушения мира дошел до него слух, что у ромеев воспитываются звери, удивительные по росту и величине тела, и он просил императора дать ему возможность увидеть их. Император старался возможно скорее удовлетворить его желание и послал ему из слонов, которых он держал у себя, самое красивое животное, чтобы тот мог полюбоваться. Едва взглянув на этого слона, детище Индии, каган тотчас же прекратил зрелище и приказал вернуть животное вновь кесарю, не могу сказать, пораженный ли удивлением или желая показать, как мало он его испытал...» .
43
В Северной Европе «репрезентативный максимум» составляли, по-видимому, зубры и туры. Именно на них, если верить клирику и придворному поэту Карла Великого Ангильберту, устраивал охоты в своих придворных зверинцах и заказниках под Ахеном и рядом с другими своими пфальцами император франков. Чтобы иметь южных животных, необходимо было расширять контакты со Средиземноморьем. Поэтому-то сакс Отгон I получил своих львов после итальянских походов и провозглашения себя императором. Богатые зверинцы были и у некоторых других «северных» государей, например, у английского короля Генриха I содержались, помимо львов, леопарды, медведи, рыси, верблюды, и даже один дикобраз. У Фридриха Барбароссы во время его пребывания в Генуе хронист заметил львов, попугаев, страусов... Еще один дикобраз был у королевы Анны, супруги первого государя из династии Габсбургов, Рудольфа I. Его она решила почему-то подарить базельским доминиканцам. Внук Барбароссы император Фридрих II, по сведениям хрониста Роджера Вендоверского, подарил тому же Генриху III, получившему слона от Людовика Святого, трех ценных леопардов — геральдических зверей Плантагенетов. Наибольшим спросом пользовались, кажется, львы. К XVI в. «снабжение» ими европейских дворов было поставлено уже настолько хорошо, что английские государи в этом столетии могли неоднократно отправлять «царей зверей» в качестве дипломатических даров даже в далекую Московию.
Самый известный в средние века «репрезентативный зверинец» был у императора Фридриха II, притом животные не только содержались в столичном «зоосаде» в Палермо, но и сопровождали государя в его многочисленных странствиях. Фридриха II окружали слоны, двугорбые и одногорбые верблюды, пантеры, львы, рыси, леопарды (их использовали на охоте) и даже белые медведи (вряд ли привезенные из Арктики, скорее все-таки альбиносы). И это не говоря о собаках, как огромных и свирепых псах, так и об очень маленьких собачках, кречетах, соколах (в частности, белых) и прочих птицах, о которых Фридрих II написал особый трактат. За его животными присматривали по преимуществу «сарацины», что само по себе привлекало всеобщее внимание.
44
«Бродячий зоопарк» Фридриха II потрясал воображение современников, особенно в Германии, и тем самым великолепно выполнял свои «рекламные функции». Но собственное «технологическое изобретение» Фридриха состояло, пожалуй, только в придании мобильности своему «окружению из животных»: уже его отец, император Генрих VI, захватывая в 1194 г. власть на Сицилии, застал в Палермо «заказник» своих предшественников — норманнских королей. По словам современников, «заказник» этот, со всех сторон обнесенный стеной, был просторнейшим, и содержались в нем все виды животных. Отнюдь не случайно отношение к палермскому зверинцу у завоевателя Генриха VI оказалось точно таким же, как у воинов Юлиана Отступника к зверинцу под Ктесифоном за девять веков перед тем: разгром «заказника» какого-либо государя символически означает не что иное, как лишение этого правителя власти. Понятно, почему и в конце XV в., когда войска венгерского короля в 1452 г. осаждали резиденцию императора Фридриха III в Винер Нойштадте, они разнесли там зверинец, сломав самые его стены, а заодно разорили и особый «птичий сад» (vogelgarten) императора. Намного реже случаи, когда государеву зверинцу во время войны суждена была не только «страдательная» роль. В 1204 г. при штурме крестоносцами Константинополя обороняющиеся спустили на них львов и леопардов. Львы сражались и гибли героически, а леопарды убегали назад в город. Возможно, после этого за леопардами и закрепилась их не слишком достойная слава, вошедшая со временем даже в геральдику: уже во время Столетней войны французы весьма малопочтительно отзывались о леопардах с английского герба, а англичане, чем дальше, тем больше, утверждали, что изображены там вовсе не леопарды, а настоящие львы...
Уже из приведенных отрывочных сведений понятно, что в деле «анималистической репрезентации» государи Средиземноморья имели неоспоримые преимущества перед правителями Северной Европы. Создать зверинец со «всеми видами животных» где-нибудь под Палермо несравненно проще, чем под Парижем. И эта закономерность действовала одинаково что в раннем средневековье, что в позднем. Так, у императора Максимилиана I Габсбурга был всего лишь один-единственный леопард, содержавшийся в Инсбруке. Зато итальянские князья, современники Максимилиана, держали у
45
себя леопардов, судя по всему, в изобилии . Соответственно «северным» государям с самого начала приходилось искать особые пути, чтобы компенсировать естественный в их краях недостаток экзотики. Хорошо известен опыт английских королей из нормандской династии: они зарезервировали за собой огромные лесные массивы, составлявшие немалую долю территории королевства, и превратили их в охотничьи парки. При этом охотиться на определенную породу оленей (королевские олени) было объявлено исключительным правом государя. Нарушение этого права было чревато тяжелейшими наказаниями вплоть до смертной казни. Благодаря сюжету о Робине Гуде эта инициатива английских королей хорошо известна читателю.
Зато вряд ли он знает о том, что германский император Карл IV держал в «своем пражском замке» (т.е., надо полагать, в Пражском Граде) чудовищных змей . Во .всяком случае, о них пишет францисканец Джованни Мариньолли, бывший при дворе Карла IV в 1355 — 1358 гг. и сочинявший по его поручению историю Чехии. В змеях Мариньолли толк знал, потому что по поручению папы в 1338 — 1353 гг. возглавлял посольство к монгольскому хану в Китай. И как раз вспоминая о чудесах, виденных им в глубинах Азии, он не нашел лучшего сравнения для тамошних невероятных змей, чем с теми, что держит у себя император Карл... Поскольку же Мариньолли был человеком к императору приближенным и года три провел в Праге, вряд ли его сведения о змеях в замке того же порядка, что и рассказы Геродота о гигантских муравьях у персов...
В появлении в XIV в. в подвалах Пражского Града змей из Индии или Китая не было, действительно, ничего невозможного: объединение большей части Евразии под властью монголов сделало возможным такие трансконтинентальные поездки, а значит, и перевозки, о которых нельзя было и помыслить как веком раньше, так и столетием позже. Это прежде благодаря монголам венецианец Марко Поло смог в 1298 г. описать увиденные им в далеком Китае зверинцы великого хана, а аббатство Клерво — получить в 1330 г. из Индии каких-то буйволов и буйволиц, чье молоко соперничало с коровьим, а мясо по вкусу не уступало говядине и могло украшать лучшие столы. Если до Клерво добрались индийские буйволицы, то и экзотические азиатские змеи вполне могли оказаться в Праге.
46
И все же содержание «чудовищных змей» во дворце было, судя по всему, достаточно редким делом у государей XIV в. — во многих обществах, в том числе и в христианском, змеи обладали довольно сомнительной «символической репутацией». Однако император Карл IV был, судя по всему, вообще склонен к экспериментам в деле «репрезентативного использования» живых существ. Об этом свидетельствует, например, эпизод с его торжественным въездом в 1365 г. в Авиньон, где тогда была резиденция римских пап. По свидетельству хрониста, в торжественной процессии перед императором ехал рыцарь, державший в руках шест, на вершине которого взмахивал крыльями настоящий живой орел . Разумеется, это был «оживший» символ империи, а возможно, и более специально — «оживший» герб империи и императора.
Звери и птицы не только «сопровождали» государей в разъездах или содержались в особых зверинцах, они жили прямо во дворцах. Когда казначею Немецкого (Тевтонского) ордена приходилось выделять деньги на восстановление ликов святых в капелле верховного магистра в его главной резиденции в Мариенбурге, потому что они были испорчены обезьянами, он расплачивался за то, что верховный магистр, несмотря на свой духовный сан, не желал отставать от моды в деле репрезентации своей княжеской власти. Обезьяны, действительно, нередко свободно разгуливали по княжеским дворцам, как, впрочем, и другие животные. Одно время большой популярностью пользовались попугаи, которые даже дали название одной из зал папского дворца. В конце XV в. первые попугаи появились в числе посольских даров даже при московском дворе. Охотно использовались и певчие птицы, особенно если их удалось собрать много. По сообщению итальянского гуманиста Антонио Бонфини, венгерский король Маттиаш Корвин в завоеванной им Вене собрал столько птиц в своем дворце, что, проходя по нему, можно было подумать, будто идешь по лесу. Как писал один хронист из Перуджи, «великолепие государя создается лошадьми, собаками, мулами, ястребами и другими птицами, придворными шутами, певцами и заморскими животными» .
47
Собирательство животных и птиц в конце концов так тесно соединилось с образом активного, правящего государя, что смертельно больной и не покидавший своего дворца Людовик XI всюду рассылал слуг закупать коней, охотничьих собак и редкостных зверей, чтобы никто не догадывался о его болезни, чтобы его считали полным сил и твердо держащим кормило власти. «За собаками он отправлял куда угодно: в Испанию — за гончими, в Бретань — за маленькими борзыми и дорогими испанскими борзыми; в Валенсию — за маленькими мохнатыми собачками, за которых платил дороже, чем их продавали. В Сицилию он специально послал человека приобрести у одного местного чиновника мула и заплатил за него вдвое; в Неаполь послал за лошадьми. Отовсюду ему привозили диких животных: из Берберии своеобразных маленьких волков, которые не больше лисы и называются шакалами, в Данию поехали за лосями, которые станом похожи на оленей, но большие, как буйволы, и с короткими мощными рогами, и за северными оленями, станом и мастью похожими на ланей, но с гораздо более ветвистыми рогами... За три пары таких животных он уплатил купцам 4500 немецких флоринов» .
И все же со временем короли и князья теряют свою былую монополию на зверинцы. По мере того, как городские общины набирались сил, богатства и самоуважения, они начинали нуждаться в достойных средствах репрезентации. Разумеется, многое из таких средств они должны были перенимать у государей, поскольку именно последние задавали стандарты «облика власти». Соответственно зверинцы стали появляться и в городах.
Русский клирик, отправившийся в 1437 г. в составе русской делегации в Италию на церковный собор, созванный, в частности, с целью положить конец расколу между католической и православной церквями, оставил любопытнейшие записки о своих путевых впечатлениях. В одном городе его удивляли колодцы, фонтаны и каналы, в другом — частные дома и общественные здания, но во Флоренции его внимание привлек, помимо прочего, городской зверинец: «В том же граде видехом лютых зверей 22» . «Лютыми зверями» русский путешественник назвал скорее всего
48
львов, пользовавшихся во Флоренции особым почтением — лев здесь был частью городского герба. Репрезентативные рвы с живыми львами располагались по соседству с правительственными зданиями не только во Флоренции, но, например, в Перудже и на склоне Капитолия в Риме 66. Когда в 1328 г. в Рим вступил, вопреки воле папы, отлученный от церкви император Людовик Баварский, он приказал, чтобы римляне звонили во все колокола. Стоило одному монаху отказаться это делать, его спустили в львиный ров на Капитолии, и львы его сожрали. Насколько достоверно это сообщение, распространявшееся, конечно же, партией противников императора, сказать трудно. Слишком сильно ощущается в нем влияние литературных образцов и исторических параллелей: Людовик Баварский здесь, по сути дела, приравнивается к языческим императорам древности, отдававшим христиан на растерзание львам. Однако даже если весь сюжет с казнью монаха и придуман, о существовании в XIV в. рва со львами на Капитолии данное известие, похоже, свидетельствует вполне достоверно.
Один из таких городских «рвов» с «репрезентативными» животными можно видеть еще и сегодня в Берне: в нем содержатся, правда, не львы, а медведи. Поскольку название города издавна сближалось со словом медведь, этот зверь стал и своеобразным символом Берна. С развитием геральдики медведь оказался и на гербе Берна, так что мишек во рву можно считать и «геральдическими животными». Нечто подобное имело место и с вороном короля Маттиаша Корвина: поскольку Corvinus означает «ворон», то именно эта птица стала его персональным девизом.
В других городах заводили репрезентативные зверинцы с менее опасными животными, чем львы и медведи. Так, в городском рву Вены в 1455 — 1458 гг. держали оленей, что, между прочим, обходилось городской казне недешево. Тут очень кстати оказалась еще одна сторона «представительской службы» зверей: их можно и нужно было дарить. Города перенимали и эту практику «символического общения» между государями. Когда в 1457 г. Вену посетили четыре герцога Баварских, каждому из них преподнесли по оленю — и расходы на содержание городского зверинца сразу решительно сократились. Нельзя исключить, что той же логикой руководствовались в 1442 г. жители маленького немецкого городка Рипаллен, в котором оказался прекрасный зверинец с какими-то редкими оленями, двадцать (!) из которых были подарены проез-
49
жавшему новому, недавно избранному королем, государю — Фридриху III. Откуда взялся «зоопарк» в Рипаллене, сказать трудно, но в Вене происхождение «городского» зверинца из «княжеского» весьма вероятно. Там еще в 1452 г. горожане устроили, как обычно в городском рву, «тиргартен» для двенадцатилетнего герцога Австрийского и короля Венгерского Ладислава, с которым они связывали немалые надежды. Вероятно, из него впоследствии горожане и одаривали заезжих герцогов Баварских — уже от своего имени, а не от имени Ладислава.
По большей части именно из городских зверинцев со временем выросли нынешние зоопарки. Под влиянием бурных политических трансформаций и мощных культурных течений Нового времени они совершенно изменили свою первоначальную природу Зоопарк сегодня — это, прежде всего, просветительское и развлекательное учреждение, рассчитанное по большей части на детей и подростков. О былой причастности к тайне власти в нем уже не напоминает ничто. Впрочем, есть одно исключение — это короны, украшающие старинные клетки, выдержанные в стиле барокко, в Венском зоопарке. Дело в том, что зоопарк вырос из зверинца, бывшего частью дворцового комплекса Шенбрунн и созданного еще по повелению Марии Терезии. Пожалуй, только в Шенбрунне еще можно ощутить связь, некогда так тесно соединявшую сильных мира сего с братьями нашими меньшими.