Маканин, вторая часть.

[Nick-Luhminskii]

То, что я написал вчера -- был абзац, вырванный из середины. Я еще раз повторю его вместе с контекстом, позднее. Сейчас -- то, с чего началось интервью. Опять же -- ноль редактуры. Разве что междометия пропускаю.

Маканин о военной прозе и о проблеме соответствия фактам в военной прозе

Скандал вокруг «Асана» возник очень естественным образом, и вывел на очень естественную живую проблему. Случилось так, что сейчас подоспела пора молодых писателей, которые отвоевали в чеченской войне, вернулись и — пишут. Они пишут, спорят между собой, уточняют, кто и где воевал; и тут выходит роман человека, который на той войне явно не был, и который, однако, перекрывает всю их работу; мешает физически, фактически и с точки зрения признания. Этот контраст усилился одним ляпом. Я был в отсутствии и не виноват в аннотации, которую сделали к книге, а написано в ней ни больше, ни меньше: «Владимир Маканин закрывает чеченский вопрос своим новым романом «Асан»». Представляете, каково это услышать ребятам, которые воевали, вернулись, написали по нескольку очень хороших рассказов, и это «закрывает чеченскую тему» было оскорбительно по отношению к их труду. Сразу возник конфликт — был целый ряд статей, выступлений, и первое, что они стали ловить в этом романе — это неточности. Посыпался целый ряд упреков, в том числе от ребят, с которыми я был в хороших отношениях, продвигал их. Я тоже не мог остаться в долгу, потому что подчас эта проблема становилась общей проблемой. Что же — монополия на войну у одного поколения, и человек, который не воевал, должен отвернуться? Тоже несправедливо. Вот такой был конфликт, и он до сих пор не утих. Аркадий Бабченко — молодой писатель, журналист — говорит: да, возможно, Маканин и инженер душ, и последние страницы романа действительно заставляют сердце биться; но сколько же здесь ляпов! — и перечисляет их. А другой перечисляет другие ошибки, и сразу становится понятно, что ошибаюсь здесь не только я. Я никогда не отвечаю на статьи, но в этот раз я ответил. Первый упрек в мой адрес был таким: «Начальные сцены «Асана» не могли быть, потому что в первые же дни войны вокзал в Грозном был разрушен!» На это я ответил, что генерал Трошин пишет — цитирую: «Временами вокзал был настолько разрушен и захламлен, что солдаты разгружались на въезде». Но из этого следует, что временами он не был так уж разрушен, сцена могла быть! и т.д.
Другое дело — упрек, касающийся сюжетообразования. Дело в том, что я, конечно, не воевал в Чечне, но я был в Моздоке, который находится рядом с Чечней, и где в то время Чечни было больше, чем в самой Чечне, потому что там формировались колонны с бензином и без, и там это и случилось. Я там был по родственным делам, не в качестве журналиста. В обычной столовой я услышал разговор о том, как провести колонну с бензином — где дорога проплачена чеченцам, где она не проплачена, где поведет обязательно сам чеченец, и т.д. Этот разговор длился, не совру, минут двадцать, и за двадцать минут роман во мне созрел. Я сразу понял, что это не будет роман о войне; это будет роман о войне за бензин на чеченских дорогах. Бензин — кровь войны, вы все это прекрасно знаете. Что развозят колонны? Они развозят горючее и боеприпасы, реже — воду. Это и стало сюжетной канвой. Поэтому, на самом деле, тут нет противостояния с военной прозой — это роман не о войне, а о людях внутри войны.
Посмотрите что вы пишите — замечательные рассказы, но у вас все время что получается: хороший офицер — плохой солдат, хороший солдат — плохой офицер, хороший солдат гибнет при плохом офицере, плохой солдат гибнет при хорошем офицере, и т.д. Раскладывается пасьянс, у которого восемь вариаций, не более того. Это не война, война, объемна, в ней участвует много людей. Когда я писал роман, меня подталкивала одна мысль: очень хотелось написать о трагическом моменте, который меня волновал сначала неопределенно, без ситуации. Трагический момент как его греки, наши великие выдумщики сюжетов. Трагедия имеет определенные законы. Если гибнет солдат, убитый пулей, или двое солдат, или если бы рота полегла под пулеметным огнем — это не трагедия. Это беда, горе, ошибка военачальник — что угодно, но это не трагедия. Трагедия, как учат греки — это когда человек гибнет через то, что он любит или убивает то, что он любит. Вот это — трагический элемент. И это сделано в романе. Это то, что дает роману или повести высокое дыхание, и это то, что молодое поколение не знает. Это требует опыта и искусства как такового. Они подставляют своих солдат под пули и думают, что это переживание глубоко захватывает — нет! Это не захватывает глубоко, это не трагедия, это несчастный случай или что угодно.
Хрестоматийный пример — Дедал и Икар. Икар хотел подняться все выше и выше, солнце растопило его крылья, и он разбился. Если бы беднягу Икара сбил какой-нибудь дикий орел, это не было бы трагедией. Это было бы нон-фикшн, как раз для Бабченко и остальных ребят. Вот что обидно — они этого не понимают: то, что Икар сам хотел выше и выше, зная, что солнце будет растапливать его перья — вот трагический момент. Он погиб через свою личность, его сердце разорвала его собственная любовь, его собственное желание, его собственная индивидуальность. Вот это — потрясает, это — учит, вот тогда наступает катарсис, очищение трагедией случается, и против этого читатель не может устоять. И когда этот трагический элемент помещается в войну, я готов сказать, что этот роман о людях войны, если не сказать — на фоне войны.
Героя тоже упрекают — дескать, что за герой, если он чеченцам тоже продает бензин. А ведь это важнейшие отношения внутри войны, которая на самом деле была гражданской войной, которая, как говорят, «складывается из войнушек». Они могут общаться, язык общий, это не немцы, которым продавать было бы преступно. На этой стороны татарин, на той — чеченец, почему этому можно, а тому нельзя? Это скандал, который все еще остается проблемой.
Есть разница между задачей и проблемой. Задачу можно решить пошагово: сначала я сделаю это, потом это, потом это, — иона решится. Проблему решить нельзя, проблемой надо жить, и тогда, возможно, когда-нибудь она превратится в задачу. Так и эта проблема отношения между реальностью и фантазией, она до сих пор остается.
Пожалуйста, вопросы.

мои пять наболевших копеек

Я с ним полностью согласен. Честно говоря, нет ничего жальче, чем люди, которые пытаются показать себя знатоками тех или иных событий, особенно того, что касается войны. Для написания учебника по истории эти факты, несомненно, важны, но литературу и кинематограф искренне прошу оставить в покое. Ты не на макет вокзала и не на модель самолета смотри, ты в глаза персонажу смотри -- вот если там будет лажа, то и весь фильм лажа. В литературе все тем более сложнее. Вы не представляете, во что переодеваются персонажи, пока автор занят диалогом. А уж что эти отморозки между строк вытворяют -- история бледнеет и бочком протыривается к дверям. Не спорю, есть люди, которым доставляет удовольствие сам процесс реконструкции -- эти пусть развлекаются в своем стиле, честь им и хвала. Раньше, кстати, еще существовал прекрасный жанр: школьный исторический роман. чтобы деткам не было скучно проходить всякую тягомуть по истории, сописы сочиняли специальные книжки, в которых эти события проходили фоном жизни мальчика или девочки ииз простого трудового народа. я был большим такой литературы поклонником. Но все-таки это не то, за что премии дают