Концепция Элиаде о «страхе перед историей» вызывает ассоциации с медицинским описанием редкого невроза. «А вы боитесь истории?» - «Да, вы знаете, особенно весной и осенью…»
На взгляд Элиаде страх перед историей порождает понятие греха, которое, на мой (и Ницше) взгляд искалечило психологию европейца. А в результате - забавная «психология эсхатологии», когда увеличивающиеся несчастья, которые грозят смертью (голод, войны, упадок морали) парадоксальным образом «вылечиваются» в акте коллективного самоубийства - эсхатоне. Вот уж действительно, за компанию еврей повесился.
Конечно, можно понять периодически укрепляющуюся тоску первобытного человека, который с замиранием сердца ждет, пойдет дождик или как. Если «или как», то опять придется отлавливать и поедать старых и больных. А ведь так хотелось поесть чего-нибудь другого.
Но то человек первобытный. Мы – наслаждающиеся дети, в нашей жизни может иметь место разве что трагическая случайность, а уж никак не каннибальская закономерность. При известной фантазии можно воспринимать как трагедию прогрессирующий сколиоз или повышение цен на газ, но ведь это несерьезно. У нас даже лишения и самоограничения носят фелицитологический характер: либо мы смотрим на них по телевизору, либо это диета. Мы должны любить историю и с нетерпением ждать каждой следующей ее серии.
Но вот что удивительно: в контексте современности человек наслаждающийся зачастую вызывает неприязнь, причем не только завистливую неприязнь тех, кому не достался суперкарго, но и тех, кто не размышляет о бутерброде, потому что уже его ест. В их представлении felicio не может считаться наполненной ценностями жизнью, потому что не подразумевает неустранимые страдания и, следовательно, не существует на самом деле. Точно так же как в первобытном обществе деяние было «не в счет», если не копировало мифологического образца, так и теперь деяние является «пустым», «невсамделешним», если в основе его лежит наслаждение. Но и то, и другое - не более чем фигура речи. Всякое деяние человека происходит на самом деле, реально и весомо, если только оно не приснилось ему во сне или не было сочинено. Версия, что поступки, сопряженные со страданием, имеют большее значение – только вопрос веры, доказать это невозможно. Египтяне верили, что их боги владеют абсолютной технологией замера, некоторые предлагают использовать коэффициент упоминаемости, но оба способа – всего лишь разновозрастные мифы.
Предложенный мной метод существования в историческом времени циничен. Понятие героического образца я бы оставил педагогике, понятие уроков истории выбросил просто так: я уважаю концепцию цикличности, но кроме как в художественном тексте она не хороша нигде. История – это цветочный луг. Будем честны: историк средних веков бесконечно уточняет подробности того, что уже ни на что не повлияет, не оттого, что иначе потолок упадет ему на голову, а оттого, что видимое им в этих строчках прекрасно, и его не заменить ничем. История – более или менее удачное произведение искусства жить. Знание о том, что происходило до нас, делают нашу жизнь красивее. Нет, не все подряд знания – у каждого свой любимый сорт цветов на бесконечном лугу. Извращение или сокрытие фактов истории – не преступление, а обессмысливание. Если ты влиятелен, награбленное тебе обналичат и так, без рассказов о том, что ты всегда имел на оное право; а если нет, твои спекуляции вызовут только жалость.
Истории не стоит бояться – все равно она уже прошла. А тем, кто боится будущего, можно посоветовать блокбастеротерапию: если как можно подробнее описать то, чего вы боитесь, это вполне могут экранизировать – и тогда по крайней мере ваше будущее будет обеспечено.
На взгляд Элиаде страх перед историей порождает понятие греха, которое, на мой (и Ницше) взгляд искалечило психологию европейца. А в результате - забавная «психология эсхатологии», когда увеличивающиеся несчастья, которые грозят смертью (голод, войны, упадок морали) парадоксальным образом «вылечиваются» в акте коллективного самоубийства - эсхатоне. Вот уж действительно, за компанию еврей повесился.
Конечно, можно понять периодически укрепляющуюся тоску первобытного человека, который с замиранием сердца ждет, пойдет дождик или как. Если «или как», то опять придется отлавливать и поедать старых и больных. А ведь так хотелось поесть чего-нибудь другого.
Но то человек первобытный. Мы – наслаждающиеся дети, в нашей жизни может иметь место разве что трагическая случайность, а уж никак не каннибальская закономерность. При известной фантазии можно воспринимать как трагедию прогрессирующий сколиоз или повышение цен на газ, но ведь это несерьезно. У нас даже лишения и самоограничения носят фелицитологический характер: либо мы смотрим на них по телевизору, либо это диета. Мы должны любить историю и с нетерпением ждать каждой следующей ее серии.
Но вот что удивительно: в контексте современности человек наслаждающийся зачастую вызывает неприязнь, причем не только завистливую неприязнь тех, кому не достался суперкарго, но и тех, кто не размышляет о бутерброде, потому что уже его ест. В их представлении felicio не может считаться наполненной ценностями жизнью, потому что не подразумевает неустранимые страдания и, следовательно, не существует на самом деле. Точно так же как в первобытном обществе деяние было «не в счет», если не копировало мифологического образца, так и теперь деяние является «пустым», «невсамделешним», если в основе его лежит наслаждение. Но и то, и другое - не более чем фигура речи. Всякое деяние человека происходит на самом деле, реально и весомо, если только оно не приснилось ему во сне или не было сочинено. Версия, что поступки, сопряженные со страданием, имеют большее значение – только вопрос веры, доказать это невозможно. Египтяне верили, что их боги владеют абсолютной технологией замера, некоторые предлагают использовать коэффициент упоминаемости, но оба способа – всего лишь разновозрастные мифы.
Предложенный мной метод существования в историческом времени циничен. Понятие героического образца я бы оставил педагогике, понятие уроков истории выбросил просто так: я уважаю концепцию цикличности, но кроме как в художественном тексте она не хороша нигде. История – это цветочный луг. Будем честны: историк средних веков бесконечно уточняет подробности того, что уже ни на что не повлияет, не оттого, что иначе потолок упадет ему на голову, а оттого, что видимое им в этих строчках прекрасно, и его не заменить ничем. История – более или менее удачное произведение искусства жить. Знание о том, что происходило до нас, делают нашу жизнь красивее. Нет, не все подряд знания – у каждого свой любимый сорт цветов на бесконечном лугу. Извращение или сокрытие фактов истории – не преступление, а обессмысливание. Если ты влиятелен, награбленное тебе обналичат и так, без рассказов о том, что ты всегда имел на оное право; а если нет, твои спекуляции вызовут только жалость.
Истории не стоит бояться – все равно она уже прошла. А тем, кто боится будущего, можно посоветовать блокбастеротерапию: если как можно подробнее описать то, чего вы боитесь, это вполне могут экранизировать – и тогда по крайней мере ваше будущее будет обеспечено.